Неточные совпадения
— А ведь корову-то, братик-сударик, у тебя
продать надо! потому, братик-сударик, что недоимка — это святое дело!
— Отец мой несчастливо в карты играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает маме разбавлять молоко водой, — у нас было две
коровы. Мама
продавала молоко, она была честная, ее все любили, верили ей. Если б ты знал, как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять. Ну, вот, и мне тоже стыдно, когда я плохо пою, — понял?
— Видно — нет! — соглашалась молодая. — И начала она пить. Пьет и плачет али песни поет. Одну
корову продала…
Но надо отличать зверопромышленника от промышленника. Насколько первый в большинстве случаев отличается порядочностью, настолько надо опасаться встречи со вторым. Промышленник идет в тайгу не для охоты, а вообще «на промысел». Кроме ружья, он имеет при себе саперную лопату и сумочку с кислотами. Он ищет золото, но при случае не прочь поохотиться за «косачами» (китайцами) и за «лебедями» (корейцами), не прочь угнать чужую лодку, убить
корову и
продать мясо ее за оленину.
Конечно, если
продать парочку лошадок, да одну из
коров, да барашков, оно, может, и хватит.
Как у наших у ворот
Много старцев и сирот
Ходят, ноют, хлеба просят,
Наберут — Петровне носят,
Для
коров ей
продаютИ в овраге водку пьют.
Те, которые имеют
коров, предпочитают
продавать молоко, чем есть его; держат они его не в глиняной посуде, а в бутылках — признак, что оно продается.
Пришлось
корову продать, в долги влезть.
— Нет, это
коровы такие… Одна
корова два года ялова ходит, чайную чашечку в день доит;
коров с семь перестарки, остальные — запущены. Всех надо на мясо
продать, все стадо возобновить, да и скотницу прогнать. И быка другого необходимо купить — теперешнего
коровы не любят.
Курзал прибодряется и расцвечивается флагами и фонарями самых причудливых форм и сочетаний; лужайки около него украшаются вычурными цветниками, с изображением официальных гербов; армия лакеев стоит, притаив дыхание, готовая по первому знаку ринуться вперед; в кургаузе, около источников, появляются дородные вассерфрау 12; всякий частный дом превращается в Privat-Hotel, напоминающий невзрачную провинциальную русскую гостиницу (к счастию, лишенную клопов), с дерюгой вместо постельного белья и с какими-то нелепыми подушками, которые расползаются при первом прикосновении головы; владельцы этих домов, зимой ютившиеся в конурах ради экономии в топливе, теперь переходят в еще более тесные конуры ради прибытка; соседние деревни, не покладывая рук, доят
коров, коз, ослиц и щупают кур; на всяком перекрестке стоят динстманы, пактрегеры 13 и прочий подневольный люд, пришедший с специальною целью за грош
продать душу; и тут же рядом ржут лошади, ревут ослы и без оглядки бежит жид, сам еще не сознавая зачем, но чуя, что из каждого кармана пахнет талером или банковым билетом.
— И что ж в результате будет?.. — продолжал он рассуждать. — По необходимости
продашь себя какой-нибудь
корове с золотыми сосками.
Хотя мы и обещали Пантелею Егорычу, при первой возможности, отправиться дальше, но пароход не приходил, и мы поневоле должны были остаться в Корчеве. По возвращении на постоялый двор мы узнали, что Разноцветов где-то купил, за недоимку,
корову и расторговался говядиной. Часть туши он уступил нам и сварил отличные щи, остальное —
продал на сторону. А на вырученные деньги накупил патентов.
Помню, словно сквозь сон, что он сначала писал:"
продали лошадь саврасую палочницу", потом:"
продали мерина голубого"; потом:
корову, другую
корову… и, кажется, флигель?
Порфирий Владимирыч при этом вступлении зеленеет от злости. Перед этим он только что начал очень сложное вычисление — на какую сумму он может
продать в год молока, ежели все
коровы в округе примрут, а у него одного, с Божьею помощью, не только останутся невредимы, но даже будут давать молока против прежнего вдвое. Однако, ввиду прихода Евпраксеюшки и поставленного ею вопроса о блинах, он оставляет свою работу и даже усиливается улыбнуться.
А на другие расходы пусть
продаст избу,
корову и имущество.
Не может человек нашего времени, исповедуй он или не исповедуй божественности Христа, не знать, что участвовать в качестве ли царя, министра, губернатора, или урядника в том, чтобы
продать у бедной семьи последнюю
корову на подати для того, чтобы отдать эти деньги на пушки или на жалованье и пансионы роскошествующим, праздным и вредным чиновникам; или участвовать в том, чтобы посадить в тюрьму кормильца семьи за то, что мы сами развратили его, и пустить семью его по миру; или участвовать в грабежах и убийствах войн; или во внушении вместо Христова закона диких идолопоклоннических суеверий; или загнать забежавшую на свою землю
корову человека, у которого нет земли; или с человека, работающего на фабрике, вычесть за нечаянно испорченный предмет; или содрать вдвое за предмет с бедного только потому, что он в крайней нужде; не может не знать ни один человек нашего времени, что все эти дела — скверные, постыдные и что делать их не надо.
— А какие у них могут быть излишки? Никаких.
Продаем и ложку, и плошку, овцу,
корову — все, кроме лошадей и сох.
Сперва
продали все добро из комнат, потом хлеб, скот — и все понемногу; нет денег на вино —
корову сведут, диван
продадут.
— Опять и то сказать, ваше сиятельство, не навоз хлеб родит, а всё Бог, — продолжал Чурис. — Вот у меня летось на пресном осьминнике шесть копён стало, а с навозкой и крестца не собрали. Никто как Бог! — прибавил он со вздохом. — Да и скотина ко двору нейдет к нашему. Вот шестой год не живет. Летось, одна тёлка издохла, другую
продал: кормиться нèчем было; а в запрошлый год важная
корова пала: пригнали из стада, ничего не было, вдруг зашаталась, зашаталась, и пар вон. Всё мое несчастье!
То проезжала телега, поднимая пыль, и позади бежала непроданная лошадь, и точно была рада, что ее не
продали, то вели за рога
корову, которая упрямилась, то опять телега, а в ней пьяные мужики, свесив ноги.
— Вот, бабушка, — так начал мужик, — было времечко, живал ведь и я не хуже других: в амбаре-то, бывало, всего насторожено вволюшку; хлеб-то, бабушка, родился сам-шост да сам-сём, три
коровы стояли в клети, две лошади, —
продавал почитай что кажинную зиму мало что на шестьдесят рублев одной ржицы да гороху рублев на десять, а теперь до того дошел, что радешенек, радешенек, коли сухого хлебушка поснедаешь… тем только и пробавляешься, когда вот покойник какой на селе, так позовут псалтырь почитать над ним… все гривенку-другую дадут люди…
Видит Антон, нечем кормить скотинку, а нужда пришла, крайность; он и давай
продавать, сердешный, то лошадку, то
корову, то овцу…
— Мне говорила наша попадья, что ярманка была очень хорошая, — начала Анна Андреевна, — и дешево, говорит, очень дешево
продавали всякий скот… вот ты обещал тогда купить еще
корову, жаль, что прозевали, а все через тебя, Никита Федорыч, все через тебя, впрочем, ты ведь скоро в город пошлешь, так тогда еще можно будет.
Анисья. Полон двор скотины. Не
продал корову-то и овец всех на зиму пустил, корму и воды не наготовишься, — а работника отпустить хочешь. Да не стану я мужицкую работу работать! Лягу, вот как ты же, на печь — пропадай все; как хочешь, так и делай.
Тогда Яков рассказал ему, что лошадь у них пала, хлеб весь они съели еще в начале февраля; заработков не было. Сена тоже не хватило,
корова чуть с голоду не сдохла. Пробились кое-как до апреля, а потом решили так: ехать Якову после пахоты к отцу, на заработки, месяца на три. Об этом они написали ему, а потом
продали трех овец, купили хлеба да сена, и вот Яков приехал.
Две клети у него проданы для уплаты недоимки, лошади пали, одну
корову продали, а другую оставили пока для ребятишек.
На другой день отдал он бумагу и билеты нареченному тестю.
Продали Машу, как буру
корову.
Прогуляв деньги, лошадей да
коров спустил, потом из дому помаленьку стал
продавать, да года два только и дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает, а неделя прошла, другая пришла, опять за те же разъезды.
— Понимаю, ваше благородие! Но я касательно бабы, потому, изволите знать, деньги-то коровьи… Отцу Иуде
корову продали…
— Мы на это несогласны, мы забастовку сделаем! Вон мне жена из дому пишет: лошадь
продала,
корову; все проела, ничего нет. Нужно все к севу добывать, а это что же? Ноябрь, декабрь, февраль, январь, — эва! Мы несогласны, как вам угодно!
«Давай, говорит, срок пришел, а нет денег, так
корову продавай…» Повел мужик телку, повел другой снова телку, повел третий бычка.
— Но откуда же я возьму вам столько денег? — прошептал несчастный. Деревня наша мала и бедна. Нам почти нечего есть. У нас остались только худые, голодные
коровы, и наши дети питаются их молоком. Если их
продать, дети умрут с голоду.
Резали поросных свиней, тельных
коров. Резали телят на чердаках, чтоб никто не подглядел, голосистых свиней кололи в чаще леса и там палили. И ели. Пили водку и ели. В тихие дни над каждой деревней стоял густой, вкусный запах жареной убоины. Бабы за полцены
продавали в городе холсты.
Наконец, в январе 1783 года начались решительные сборы, повезли из амбара хлеб на базар,
продали две
коровы. Запаслись деньгами и на проезд, и чтобы, в случае надобности, внести в корпус положенные для своекоштных около ста рублей.
Крестьяне доделывают постройки, возят навоз, скотина голодает на высохшем пару, ожидая отавы.
Коровы и телята зыкаются с поднятыми крючковато хвостами, бегают от пастухов со стойла. Ребята стерегут лошадей по дорогам и обрезам. Бабы таскают из леса мешки травы, девки и девочки вперегонку друг с другом ползают между кустов по срубленному лесу, собирают ягоды и носят
продавать дачникам.